Это короткое, но очень глубокое по смыслу произведение одной незнакомой мне, но замечательной и, на мой взгляд, очень талантливой писательницы Евлампии, после долгих размышлений я решила опубликовать на этом ресурсе. Всем, кто рассчитывает найти в нём хоть какой-то намёк на столь любимое вами "порно", прошу не утруждать себя бесполезным чтением.


Хороший день

Хороший день — суббота.

В больнице пусто. Пациенты бродят по двору, греясь на солнышке. Реанимацию посмотрели, поликлиника прошла, приёмник молчит.

Осталось досидеть два часа и свобода.

Можно сварить кофе, закинуть ноги на кушетку и помечтать о том, что будет вечером.

Стоило только представить, как знакомые пальцы будут расстегивать пуговички нового платья, в дверь постучали. Докторша, кажется с терапии, входит, не дожидаясь приглашения.

«Неужели мы все такие бесцеремонные?» — спрашиваю себя, испытывая острую неприязнь к коллеге, которая, в общем-то, ни в чем не виновата. Понимаю это, но носатое лицо, под стянутыми в хвостик крашеными волосами, не становится более приятным. Холодные чуть голубоватые глаза охватывают меня всю.

— Ой, простите! — это про кружку в моих руках, ноги, к счастью, уже в туфлях.

— Ничего страшного, — лгу я, убираю кружку и готовлюсь слушать.

— Елизавета Григорьевна, вы не могли бы посмотреть нашу пациентку?

— Вы знаете, я, когда устраивалась, меня предупредили, что за каждым отделением закреплён свой врач, — заставляю себя улыбнуться, хотя больше всего мне хочется снова остаться одной.

— Я знаю, но дело в том, что у пациентки терминальная стадия ВИЧ, и мы боимся, что до понедельника она не доживёт. А если не будет заключения УЗИ, страховая компания нас оштрафует. — Несколько секунд сижу молча: злюсь, но понимаю, что отказать не смогу.

— Везите свою больную, — вздыхаю я, отворачиваясь к аппарату, не в силах видеть счастливое лицо коллеги.

Девицу закатывают на каталке. Мельком отмечаю пышную угольно-чёрную копну волос, небрежно сплетённых в косу.

— Где история? — спрашиваю у молоденькой санитарки, которая с трудом управляется с коляской. Видимо, перебарщиваю с эмоциями, потому что та смотрит на меня круглыми от страха глазами, через пару минут отдаёт просимое и, не спрашивая, исчезает за дверью.

— Раздеваемся до пояса и ложимся на кушетку ко мне спиной. Левую руку под голову, правую вдоль туловища, — включая аппарат, приказываю я.

— Не могу, — слышу в ответ слабый, похожий на кошачье мяуканье голос.

— Что ты не можешь? — оборачиваюсь я и впервые смотрю на пациентку. Худющая! Ноги тоньше моих рук, изжелта-бледная кожа, на обескровленном лице живые только глазищи. Даёт же природа такое богатство! Похожие я только раз в жизни видела. Такие, что больше подходят арабской сказочнице, чем умирающей наркоманке. Ох, недаром про чёрные очи поют! И ресницы густые, длиннющие.

— Кофточку не могу снять, — умирающим голосом шепчет «лебедь». Если бы не глаза, я бы её выгнала, несмотря на коллег. Выдохнула пару раз. Помогло. Что-то внутри переключилось, раздражение растаяло, осталось сочувствие.

— Хорошо, — сдаюсь я, — ложись так, задери только.

— Не могу, — снова шепчет она, — сил нет. Боюсь упасть.

Молча встаю, помогаю больной улечься, поднимаю, к счастью, чистую майку. Попутно не могу не отметить блеск пушистых волос, мягкость кожи.

"Что же ты сделала с собой, дурочка?" — спрашиваю про себя. Ставлю датчик на место.

— Ай! — дёргается девчонка.



А ведь и вправду девчонка, младше меня.

— Потерпи, — шепчу я. Наклоняюсь пониже, не отрывая глаз от экрана, чтобы найти лучший доступ.

— Лиза? — вдруг спрашивает она. Я почти лежу на ней, потому что моя рука перекинута через её тело.

В этот момент голос оживает, обретает знакомые краски, и я чувствую, как мороз пробегает по коже, сковывает губы, резко сжимает сердце, не давая вздохнуть…


*******

— Лиза, — слышу я шепот, падая обратно, из тьмы, где рождаются все цвета, которые вихрем окружают меня сейчас. Там мы кружимся в бесконечном танце, подчиняясь ритму наших сердец. Открываю глаза и смотрю в глаза цвета ночного неба, что смотрят на меня с пониманием, нежностью, лаской. Там так много всего, в этих глазах, что сердце невольно сжимается.

— Люблю тебя, — провожу костяшками пальцев по нежнейшей коже, по полуоткрытым губам, по щекам, стирая мокрые дорожки.

— Я тоже, — зарывается она лицом в моё плечо и плачет, ревёт так, что старая кровать возмущенно трясется.

— Не плачь, дурочка, — глажу я плечи, спину, роскошные кудряшки, — ну что ты плачешь? Всё же хорошо!

Действительно, что может быть лучше? Вокруг дышит жаркая июльская ночь, наши подопечные спят в своих кроватях. А впереди ещё половина лета. Лета, того, что наше, несмотря на множество людей вокруг, на драчливую мелюзгу нашего отряда — она не даёт нам покоя с утра и до отбоя.

Нам остаются ночи. Ночи, которые можно провести, болтая до утра, слушая музыку или просто глядя друг другу в глаза. Устраиваясь на работу в детский лагерь, я ожидала чего угодно, но только не встречу с настолько близкой душой, что будет понимать, о чём я думаю, коротко глянув мне в глаза.

Это было одновременно и приятно, и пугающе.

Притяжение — другого слова я не могла найти, разглядывая стройные ножки той, что вышагивала впереди отряда на завтрак. Притяжение, — думала я, когда мы сидели рядом, едва касаясь друг друга, а над нашим корпусом гремела гроза. Притяжение, — радостно выстукивало сердце, когда она рыдала, сидя верхом на мне. Я лежала на бортике бассейна, спасённая из воды — туда меня столкнули мальчишки, не поверившие, что я не умею плавать. Оглушенная, но счастливая. Притяжение, — шептала я, стягивая майку с неё в ту ночь, в лазарете, куда меня уложили против воли, после утопления.

— Что мы будем делать дальше? — спрашиваешь меня, когда рыдания, наконец-то, исчерпаны.

— Не знаю, — честно отвечаю я, чувствуя такую боль, что на некоторое время слепну, — наверное, ничего. Будем жить дальше. — И мы обе понимаем, что значит это злое: «жить дальше».


*******

— Аня? — спрашиваю я, надеясь услышать «нет», хотя знаю ответ.

— Лиза, — улыбается она. Лицо её в этот момент светлеет, как будто для неё нет большей радости на земле, чем видеть меня сейчас.

— Анечка, — хочу крикнуть я, но голос мой срывается, выпуская на свободу то ли хрип, то ли стон.

— Не плачь, дурочка, — шепчет она мне, — ты здесь, а значит, бог не забыл про меня. — Её сердце трепещет, срываясь с места в танец, в последний танец, в танец, который мне никак нельзя омрачить несчастьем.

Я заставляю себя улыбаться, поддерживая её радость те несколько секунд, что отпустила нам насмешница-судьба.

Мне хватает сил отпустить её с улыбкой, хватает спокойствия дождаться, хватает неизвестно чего, чтобы непослушной рукой закрыть глаза цвета моей самой счастливой ночи.

Всем, кто прочёл это произведение, прошу оставлять свои комментарии.
Наталья.